Это был один из тех осенних дней, когда изнуряющая тоска давит сердце, когда промозглая сырость проникает в душу и там, как в погребе, становится темно и холодно. Порывисто дул ветер, и неподвижно-тяжёлая вода в лужах начинала покрываться чёрными пупырышками. Белые льдинки, похожие на обглоданные рыбьи кости, тоненько звенели о края асфальта. Провисшее небо цементного цвета, озябшие осины, обмотанные грязно-серыми бинтами утренней изморози, выбеленные ночным холодом скулы зданий… В такие дни кажется, что никогда больше не появится солнце, что навсегда померк свет, что наша жизнь будет безрадостно тлеть среди этого одуряюще-серого, радикулитного сумрака…Я ждал автобуса на остановке, возвращаясь из служебной командировки: в маленьком волжском городке я инспектировал безопасность газового оборудования городской котельной. В моём портфеле лежала целая кипа предписаний, и кому-то эта проверка грозила увольнением с работы. Вот почему меня встречали и провожали с обречённо-кислой полуулыбкой, как будто я был бациллой сибирской язвы, от которой никак невозможно спастись. Мне робко пытались вручить пакет с сувениром и приглашали на якобы случайно совпавший с моим приездом семейный праздник, но я категорично отказался. Хотя все свои проверки я проводил в точном соответствии с должностными инструкциями, на душе лежал камень. Люди на остановке, будто связанные по рукам и ногам пленники, застыли на месте и апатично смотрели в ту сторону, откуда должен был появиться опаздывающий автобус. Ни раздражительного слова, ни весёлой шутки, ни смеха… Мы все стали неотъемлемой частью тоскливого ненастья. Вдруг откуда-то из переулка вышел высокий, полный мужчина, который вёл за руки двух круглолицых девочек. Они кружили подле отца, хлопали одна другую по плечам и самозабвенно смеялись. Отец смеялся вместе с ними, поправляя девочкам капюшоны, то и дело сползающие на глаза.
Эта весело гомонящая троица подошла к остановке. Отбиваясь от детей, отец посмотрел на расписание, потом бегло глянул на часы и, видимо поняв, что у него ещё есть время, целиком отдался игре. Они шумно бегали друг за другом, с топотом кружа вокруг сваленных в кучу бетонных плит. Дети смеялись так, что порой останавливались и, согнувшись, хватались за отца, чтобы не упасть. Тот, большой и толстый, с широким мясистым лицом, торопливо, почти взахлёб, говорил им что-то смешное, и они, всплёскивая руками, начинали хохотать ещё сильнее. Пожилая женщина, пряча лицо от ветра, искоса глядела на это ликующее семейство и укоризненно качала головой:
– Ну разве так можно?!
А я смотрел на них и завидовал. Так завидуешь людям, живущим в уютной и тёплой деревушке, мимо огоньков которой ты мчишься на поезде в морозную зимнюю ночь… Подошёл автобус, одна из девочек, прочитав табличку на ветровом стекле, радостно махнула рукой вопросительно кивнувшему отцу:
– Не наш! Играем!
Мы угрюмо сели в автобус и поехали, а они остались, с блаженным визгом гоняясь друг за другом по опустевшей остановке.